– Поверь, я сделаю все безболезненно, – прошептал Рамзес.

Джулия не могла говорить, не могла смотреть на него.

– Скажу тебе еще кое-что. Лучше ты узнаешь сразу, чтобы не было неразберихи. Генри мертв. Клеопатра убила его.

– Что?!

– Эллиот привел ее в жилище Генри в старом Каире. Он следил за мной в музее. А когда меня схватили солдаты, Эллиот отвел ее туда, и она убила и Генри, и его женщину, Маленку.

Джулия покачала головой, и снова ее руки потянулись к ушам. То, что она знала о Генри, о смерти своего отца, о покушении на ее собственную жизнь, почему-то потеряло сейчас значение. Она испытывала один только ужас.

– Поверь мне, я найду безболезненный способ. Я должен это сделать, чтобы невинная кровь больше не пролилась. Я не смогу успокоиться, пока этот кошмар не закончится.

– Мой сын не оставил никакой записки? – Эллиот не собирался покидать кожаное кресло и отказываться от джина. Но он знал, что, перед тем как напиться, нужно позвонить Алексу. И он попросил телефонный аппарат. – Но он не мог никуда уйти, не предупредив меня. Хорошо. А где Самир Айбрахам? Вы можете дозвониться до его номера?

– Он в номере мисс Стратфорд, сэр. В двести третьем. Он просил, чтобы ему пересылали все сообщения. Позвонить? Сейчас одиннадцать часов, сэр.

– Нет, спасибо, я поднимусь сам.

Джулия наклонилась над мраморной раковиной и умылась холодной водой. Ей не хотелось смотреться в зеркало. Она медленно вытерла полотенцем глаза и, обернувшись, увидела, что Рамзес ушел в гостиную. Оттуда доносился приглушенный бас Самира.

– Конечно, я помогу вам, сир. Только с чего мы начнем?

В дверь отрывисто постучали.

Рамзес скрылся в спальне, а Самир пошел открывать.

Это был Эллиот. Их глаза встретились только на миг, потом Джулия отвела взгляд. Не в силах осуждать его, смотреть на графа она все же не могла, он тоже приложил к этому руку. Он все знает, он знает даже больше, чем она. Как отвратительна эта история!

Она направилась в гостиную и уселась на стул в дальнем углу.

– Я пришел по делу, – сказал Эллиот, глядя на Рамзеса. – У меня созрел кое-какой план, и мне требуется ваша помощь. Но перед тем как изложить свой замысел, хочу напомнить, что вам крайне опасно находиться здесь.

– Если меня найдут, я опять убегу, – пожав плечами, сказал Рамзес. – Ну и какой у вас план?

– Я хочу вывезти отсюда своего сына и Джулию. Что произошло после того, как я ушел? Вы мне расскажете?

– Она именно такая, как вы и говорили. Сумасшедшая, страшно сильная и опасная. Только теперь она здорова. С ее телом все в порядке. И у нее теперь небесно-голубые глаза, как у меня.

– Ага.

Эллиот погрузился в молчание. Похоже, он испытывал боль и даже задержал дыхание, чтобы превозмочь ее. Джулия вдруг поняла, что он пьян, здорово пьян. Она впервые видела его в таком состоянии. Он был расстроен, взволнован и пьян. Потянувшись к бокалу Самира, наполовину наполненному коньяком, Эллиот рассеянно выпил.

Самир спокойно шагнул к маленькому бару в углу гостиной и принес ему бутылку.

– Вы спасли мне жизнь, – сказал Эллиот Рамзесу. – Благодарю вас.

Царь пожал плечами. Джулии показалось, что между этими двумя людьми установилось какое-то особое взаимопонимание. И не было никакой враждебности.

– Так что насчет вашего плана? – спросил Рамзес.

– Вы должны мне помочь. Вы должны лгать. Вы должны делать это убедительно. В итоге с вас снимут обвинения в тех преступлениях, в которых вы подозреваетесь, а Джулия с Алексом смогут спокойно уехать отсюда Самира тоже не станут ни в чем обвинять. Тогда можно будет заняться другими делами…

– Я не собираюсь никуда ехать, Эллиот, – устало сказала Джулия. – Но Алексу должны разрешить выезд как можно быстрее.

Самир налил Эллиоту еще коньяку, граф машинально принял бокал и выпил.

– А джин есть, Самир? Я предпочитаю напиться джином.

– Вернемся к делу, милорд, – сказал Рамзес. – Мне нужно исправить свою ошибку. По городу рыщет последняя царица Египта. Ей нравится убивать. Я должен найти ее.

– Для этого нужно иметь крепкие нервы, – заметил Эллиот. – Однако мы можем все эти убийства повесить на Генри – он все равно уже мертв. Но вам, Рамсей, придется много врать…

Ночная тишина Алекс Саварелл крепко спал, обнаженный, на застланной белоснежными простынями постели. Тонкое шерстяное одеяло накрывало его по пояс. В лунном свете его лицо казалось гладким и белым как воск.

В мирной тишине Клеопатра не торопясь распаковывала свои коробки, рассматривая прекрасные платья, бальные наряды, туфли, украшения. Она выложила на туалетный столик украденные прямоугольные бумажки с надписями «опера» и «на одну персону».

Луна освещала дорогие шелка, поблескивала на застежке жемчужного ожерелья. А за кружевными полупрозрачными занавесками был виден Нил, текущий среди скопления округлых крыш и башенок, из которых состоял Каир.

Клеопатра стояла у окна, спиной к кровати и к богоподобному юноше, лежащему на ней. Он доставил ей божественное наслаждение, и она ответила ему тем же. Его невинность и мужская сила оказались для нее самым настоящим сокровищем; ее загадочность и опыт ошеломили его. Он сказал, что никогда еще не был в такой власти у женщины.

А теперь он спал детским сном, мирно спал в постели… А она стояла у окна…

…И грезила наяву, предаваясь воспоминаниям. С тех пор как ее пробудили, у нее еще не было ни одной ночи. Она не знала холода ночной тьмы, когда со всех сторон наступают тяжелые мысли. И сейчас ей на память пришли другие ночи и настоящие дворцы с мраморными полами и колоннами, со столами, заставленными серебряными кубками с вином и подносами с жареным мясом и фруктами. И беседы с Рамзесом, которые они вели в темноте, лежа вместе в постели.

«Я люблю тебя так, как не любил ни одну женщину. Жить без тебя, – какая же это жизнь?»

«Мой царь, мой единственный царь, – говорила она. – Что такое другие? Всего лишь куклы из детских игр. Маленькие деревянные императоры, которых переставляют с места на место…»

Видение затуманилось, пропало. Она потеряла его – так же как все другие воспоминания. Реальным было только сонное бормотание Алекса.

– Ваше величество, где вы?

Ее охватила жалость – ведь он не мог приподнять таинственную завесу. Она слишком тяжела, слишком мрачна. Клеопатра тихонько запела – ту нежную песню из музыкальной шкатулки, «Божественную Аиду». Обернулась и посмотрела на его лицо с закрытыми глазами, освещенное луною, на раскинутые поверх простыни руки. Песня звучала в глубинах ее души. Она напевала, не размыкая губ. Подошла к постели, посмотрела на Алекса и нежно провела рукой по волнистым волосам, дотронулась кончиками пальцев до его век. О спящий молодой бог, о мой Эндимион! Ее рука медленно скользнула к горлу, коснулась хрупких косточек, которые она с такой легкостью переламывала на шеях других людей.

Сильные руки, ласкавшие ее, гладкая крепкая грудь, могучие мускулистые плечи – ну и что? Он хрупок, как все смертные.

Она не хотела, чтобы он умирал! Она не хотела, чтобы он страдал. В ней зарождалось какое-то новое чувство. Ей хотелось защитить его. Она приподняла белое одеяло и легла рядом с ним, сознавая, что никогда не причинит зла этому юноше. Никогда! Внезапно и сама смерть показалась ей отвратительной и несправедливой.

«Ну почему я бессмертна, а он – нет? О боги!» На мгновение ей показалось, что тяжелые ворота памяти раздвинулись – и у нее не осталось никаких вопросов: она знала, кто она, помнила свое прошлое, помнила, что с ней произошло. Все прояснилось. Но в этой комнате было по-прежнему темно и тихо.

– Любовь моя, моя юная любовь, – прошептала она, снова осыпая его поцелуями. Он тут же очнулся и протянул к ней руки:

– Ваше величество…

Она снова почувствовала напряжение его плоти. Ей захотелось, чтобы он опять наполнил ее. Клеопатра улыбнулась самой себе. Конечно жаль, что он не бессмертен, но он еще так молод. Эта мысль утешила ее.